Сцены о заграничной жизни «Ставангер»: ад не вокруг, ад – в тебе!

На днях в Русском драматическом театре прошел предпремьерный показ спектакля «Ставангер» в постановке Алексея Серова. Сцены о заграничной жизни в двух действиях – так обозначен жанр в афише – почти дословно цитируют одноименную пьесу Марины Крапивиной, вошедшую в 2011 году в шорт-лист авторитетного драматургического конкурса «Текстура». Интерпретацию истории побега от проблем в город со сказочным названием Ставангер уже ранее предлагали театры Эстонии и Латвии. А вот российский зритель эту пьесу увидит впервые. Поэтому вдвойне радостно, что произойдет это на уфимской сцене.

Для зрителя и о зрителе

В замкнутом пространстве камерного зала с десяток персонажей. Сценография донельзя проста и символична: герои, как голубки с подрезанными крыльями, на протяжении двух часов бьются в не меняющихся стеклянных декорациях: то отчаянно карабкаются вверх по скользким пластинам, то так же стремительно скатываются.

Действие перебрасывается из России в Норвегию, и наоборот. В отдельных сценах реальность и ретроспекция так стремительно чередуются, что локации будто сливаются воедино: в этом мире «зазеркалья» нет счастливых людей, человеческая жизнь не ценнее стеклышка, и где бы ты ни был, куда бы ты ни поехал, везде один и тот же ад. Иногда в стеклах отражаются лица зрителей: постановочное «реалити-шоу за стеклом» о всеобщем неблагополучии разрастается до масштабов самой жизни…

Чеховская тоска по лучшей жизни

Характеры в пьесе прописаны точными яркими мазками. Главный герой «Ставангера» Ирина – типичная современная женщина с ее проблемами. Уже 30 с хвостиком, а до общепринятых представлений об успехе – как до звезды. Работает – хотя вернее будет сказать, прозябает – журналистом в Петербурге: платят мало, приходится множить «джинсу», от которой нормальные авторы отказываются, и в довесок «тыкают», как маленькой девочке. А ведь когда-то и сочинения ее в школе вслух зачитывали, и МГУ как-никак за плечами!

К унылой работе прилагается муж Андрей, классический «анти-принц»: тут и растянутые «треники», и пивко под футбол, и прическа, по которой все местные парикмахерские плачут – такого даже коллегам и подругам показывать стыдно! Впрочем, муженек не особо-то и рвется на «смотрины» – придется выуживать пиджак «из бабушкиного сундука», который как корове седло, и стоически терпеть ненавистные ему разговоры. Уж лучше по привычке кричать у телевизора «ЦСКА – чемпион!», параллельно слизывая масло с ножа. Ну, подумаешь – опять жена поскандалит...

А поводов для скандалов, между тем, предостаточно: ладно бы Ирина просто ненавистную лямку работы и быта тянула – таких «счастливцев», как говорится, полстраны – так ведь и в схему «всеобщего женского счастья» не вписалась – у пары до сих пор нет детей, точнее, как подчеркивает сама героиня – у нее нет.

Одним словом, атмосфера – прямо по Чехову. Помните, Ирина, младшенькая из Прозоровых, в «Трех сестрах» еще плачется: «…и мозг высох, похудела, подурнела, постарела, и ничего, ничего, никакого удовлетворения, а время идёт, и всё кажется, что уходишь от настоящей прекрасной жизни, уходишь всё дальше и дальше, в какую-то пропасть». Так и здесь: ни наполненной жизни, ни человека, в которого как в омут с головой. Тягучее беспросветное питерское болото!

Однако в отличие от чеховских героинь, для которых, панацея от всех бед – полумифическая Москва, так и осталось мечтой, наша Ирина еще готова за свое счастье побороться – у нее и интернет под рукой, и время нынче такое, что самолеты летают во все концы, да и сама пошустрее будет.

Зритель с интересом наблюдает, как сайт знакомств, современная золотая рыбка, на раз-два-три исполняет Иринино желание – подкидывает иностранного жениха из норвежского городка Ставангер. Только вот незадача – в любовь с первого взгляда да еще на расстоянии – главная героиня, честно признается, – не верит: «Это только в сказках возможно!». Да чего уж там – ее романтический герой Одд с самого начала какой-то «с подвохом». Обещал на Рождество подарок, а прислал сущие пустяки – диск с техно, сувенир в виде заводной игрушки-робота и фотографию мальчика на берегу моря. Впрочем, как говорится – из двух зол...

А грабли все те же

«Принц»-избранник в сравнении с «жабомужем» и правда оказывается завидной партией: покупает только дорогие вещи, любит минимализм в дизайне и питает лютое отвращение к дырявым носкам. Однако на этом список достоинств, кажется, и заканчивается. В работе Одд посредственен, море вызывает у него эмоции, схожие с чулочными изделиями, а Ирина для него – всего лишь винтик в заранее продуманной схеме личного счастья – где-то между масками для лица и замыслом гениального романа, который он все никак не напишет. Рациональный норвежец, как и герой любимой им киноленты «Американский психопат», превращает отношения с близкими в стерильную больничную палату: один внеплановый шаг в сторону – ан нет, дорогая, будь добра, возвращайся в уготовленные тебе рамки!

Таким образом, сказка о великой любви, которой девочек потчуют одновременно с первыми ложками каши, оказывается хороша только в теории: красивая героиня-принцесса не находит на чужбине ни идеального сильного героя, ни автоматически прилагающегося к нему счастья – ну не может европейское сердце смириться с извечной русской тоской, а русской душе противоестественна западная педантичность и холодность!

Конфликт личный закономерно расширяется до общественного и межкультурного: европейский стиль жизни и европейские ценности разочаровывают русского человека, а за многочисленными благами капиталистического мира скрываются массовые психозы и комплексы – и даже «самые брендовые» вещи не способны залечить душевные раны и избавить от призраков прошлого.

И неудавшиеся отношения, и чуждый жизненный уклад – все это в совокупности давит на Ирину неподъемной глыбой – точь-в-точь, как в России. «Тебе надо определиться, какая у тебя цель: ты хочешь выйти за Норвегию или ты ищешь человека?» – говорит подруга Ирине, когда та достигает пика личного ада. И девушка делает свой выбор. Какой – зрителю, вдоволь покопавшемуся в русских и норвежских шкафах с их многочисленными скелетами, предстоит узнать в финале. Тут нужно добавить, что у пьесы Крапивиной две альтернативных концовки – любопытные могут заранее ознакомиться и попытаться угадать, какую из них выбрал режиссер.

Монологи в диалогах

Отдельно стоит сказать о языке пьесы. Это монологичное письмо в диалогах, очень близкое к оригинальному тексту. Герои обмениваются друг с другом какими-то фразами, в основном, на бытовую тематику – но диалога не происходит: в мире вещей люди и сами им уподобились, умение чувствовать и слышать другого атрофировалось как никому не нужный рудимент. Даже находясь рядом с теми, кого принято называть самыми близкими, каждый остается отчаянно одинок, а пародия на исповедальность и эмпатию возможна только под водку.

В целом пьеса звучит довольно жестко – несмотря на то, что «острое словцо» вырезано, а отдельные пикантные подробности смягчены. Мрачных красок добавляет мотив маниакальной одержимости, проходящий красной линией через все действие: это и упоминание «Американского психопата», и рассказ о маньяке, убившем девочку в парке, и безумцы, которые периодически появляются на сцене – умственно ущербные здесь в тесном соседстве с чувственно ущербными, и ничуть не удивительно, что апофеозом этой всеобщей болезненности становится больничная палата.

***

Спектакль в ряде источников был заявлен как пьеса о любви, о семье, о жизни. На наш взгляд, «Ставангер», скорее, о нелюбви, недосемье и жизни с таким безрадостным набором. О том, как искусственно склеенные отношения трещат по швам, обнажая простую истину: ад, который ты каждодневно ощущаешь, не зависит от внешних факторов – от стран и людей, он – внутри тебя. Но и счастье – оно ведь тоже в тебе! Мораль, таким образом, легко считывается: прислушайся, загляни в ту бездонную дыру, от которой ты годами открещивался, затыкая всем, что попадется под руку – ненужными отношениями, ненавистной работой, алкоголем, безумными идеями. Пойми, чего хочешь именно ты, а не что навязывают облюбованные обществом «правильные» схемы – и большая часть проблем отпадет сама собой.

Что касается тоски героев по идеальной любви, она оказывается подобна вождению, о котором рассказывает муж Ирины: чтобы автомобиль поехал, нужно слиться с ним, самому стать «Бугатти» или на худой конец «Окой», а для этого – вывод все тот же – нужны душевные силы, которые героями этой пьесы безнадежно растеряны. Поэтому опять и снова: вначале – счастливый ты сам, наедине собой, и уже потом – с другими.

Остается только последний вопрос: а осознал ли эти истины Одд? А Ирина, карабкающаяся в финале с чемоданчиком вверх по стеклянной лестнице? Впрочем, дадим на него ответить самому зрителю.